Перевод В. Алексеева

I. РИМСКИЙ патрицианский дом Марциев насчитывает среди своих членов многих знаменитых людей, между прочим, Анка Марция, внука Нумы, наследовавшего престол после Тулла Гостилия. К роду Марциев принадлежат также Публий и Квинт, которым Рим обязан устройством водопровода, снабжавшего его в изобилии прекрасною водою, далее, Цензорин, дважды избранный римским народом в цензоры и затем убедивший принять его предложенный им закон1, запрещавший кому-либо дважды носить это звание.

Гай Марций, жизнеописание которого мы предлагаем, был после смерти своего отца воспитан вдовою-матерью, причем доказал, что сиротство, несмотря на множество соединенных с ним неприятностей, не мешает сделаться честным человеком и лишь дурные люди бранят его и жалуются на отсутствие за ними надзора как на причину своей нравственной испорченности. С другой стороны, он же дал возможность убедиться в справедливости мнения тех, кто думает, что задатки благородного и доброго при отсутствии воспитания вместе с хорошим дают много дурного, как и плодородная почва, лишенная обработки. Его во всех отношениях сильный, могучий ум внушал ему горячее и пылкое стремление к прекрасному; но его страшная вспыльчивость и не знавшая меры гневливость делали его человеком, с которым другим было трудно жить в мире. С удивлением смотрели на его равнодушие к чувственным наслаждениям и деньгам, на его любовь к труду, его, как выражались, умеренность, справедливость и мужество и не любили его вмешательства в государственные дела из-за неприятного нрава его и олигархических замашек. Действительно, высшее благо, которое человек получает от Муз, состоит в том, что образование и воспитание облагораживают его характер; благодаря им его ум приучается к умеренности и освобождается от излишеств.

В общем, в тогдашнем Риме из подвигов всего выше ценились подвиги на войне, в походе. Это видно из того, что понятия «добродетель» и «храбрость» выражаются по-латыни одним и тем же словом и что отдельное слово для обозначения понятия о храбрости сделалось общим именем для обозначения добродетели.

II. МАРЦИЙ более всего любил военное дело и уже в ранней юности стал учиться владеть оружием. Считая благоприобретенное оружие бесполезным для тех, кто не старается научиться владеть природным, умело обращаться с естественным, он готовил свое тело ко всякого рода борьбе, вследствие чего превосходно бегал, в схватках же и сражениях на войне обнаруживал силу, с которой было нельзя справиться. Кто спорил с ним относительно твердости и мужества и признавал себя побежденным, - объяснял причину своей неудачи непреодолимой силой его тела, способного переносить любые тяготы.

III. ЕЩЕ мальчиком, он в первый раз принял участие в походе, когда лишенный престола прежний римский царь, Тарквиний, после многих битв и поражений решился в последний раз испытать счастье. К нему присоединилась большая часть латинцев; под его знамена стеклось много и других италийских народов, которые двинулись на Рим не столько из желания оказать любезность царю, сколько из страха и зависти к возраставшему могуществу Рима с целью уничтожить его. В этом сражении, в то время когда участь его оставалась нерешенной, Марций, геройски сражавшийся на глазах диктатора, заметил, что один из римлян упал. Он не оставил его без помощи, но стал перед ним и, прикрывая его, убил нападавшего неприятельского солдата. Когда одержана была победа, Марций одним из первых получил в награду от полководца дубовый венок: по закону, этот венок давали тем, кто спасал на войне своего согражданина. Быть может, дубу оказывается предпочтение из уважения к аркадцам, названным оракулом «поедающими желуди», или потому, что солдаты могут везде найти дуб скоро и легко, или же потому, что дубовый венок, посвященный Юпитеру - покровителю городов, считается достойною наградой за спасение гражданина. Далее, из всех диких деревьев дуб приносит лучшие плоды, из садовых - самое крепкое. Из его желудей не только пекли хлеб, но он давал также мед для питья; наконец, он давал возможность есть мясо животных и птиц, доставляя птичий клей, одно из орудий охоты.

По преданию, в том сражении явились и Диоскуры. Тотчас после битвы они на взмыленных конях показались на форуме и объявили о победе, - на том месте, где в настоящее время им выстроен у источника храм. На этом основании и день победы, июльские иды, посвящен Диоскурам.

IV. НАГРАДЫ и отличия, полученные молодыми людьми, производят, кажется, различное действие. Если они получены слишком рано, они гасят в душах поверхностно-честолюбивых всякую жажду славы, скоро удовлетворяют эту жажду и производят в них пресыщение; но на души стойкие, мужественные - награды действуют ободряющим образом; они отличают их перед другими и, как ветер, несут к тому, что считается прекрасным. Они думают, что получили не награду, но сами дали залог, и стыдятся изменить своей славе и не заявить о себе еще более подобного же рода подвигами.

Так было с Марцием. Он видел себе соперника в храбрости в самом себе и, желая всегда превосходить себя самого в подвигах, к славным делам прибавил новые дела, к прежней добыче на войне - новую добычу, вследствие чего о наградах ему прежние его начальники всегда спорили с новыми и старались превзойти в отношении наград ему один другого. В то время римляне вели много войн, сражения происходили очень часто; но Марций не возвращался ни из одного из них без венка или какой-либо другой награды. Другие молодые люди старались показать себя храбрыми из желания прославиться; он жаждал славы, чтобы порадовать мать; чтобы она слышала, как его хвалили, видела с венком на голове и, обнимая его, плакала от радости, - вот что было в его глазах высшею славой и величайшим блаженством! Такими же чувствами был, говорят, одушевлен и Эпаминонд: он считал высшим счастием для себя, что отцу и матери его удалось еще при жизни видеть его полководцем и слышать о победе, одержанной им при Левктрах. Но ему выпала завидная доля видеть, что и отец, и мать его делят его радость, его успехи, тогда как у Марция была в живых одна мать. Он считал долгом оказывать ей и то уважение, которое обязан был оказывать отцу. Вот почему он не уставал радовать и чтить свою Волумнию. Он даже женилсл по ее желанию и выбору и, когда уже сделался отцом, все-таки жил вместе с матерью. V. ОН УСПЕЛ приобрести себе большую известность и влияние своими подвигами на войне, когда сенат, защищая богатых, вооружил против себя народ, который считал себя страшно угнетенным многочисленными притеснениями со стороны ростовщиков. У кого было состояние средней руки, лишались всего, закладывая его, или посредством аукциона; у кого же не было ничего, тех тащили в тюрьмы, несмотря на их многочисленные раны и лишения, которым они подвергались в походах за отечество, в особенности в последнем против сабинцев. В то время богатые объявили, что требования их будут умереннее, и по решению сената консул Маний Валерий должен был поручиться в этом. Народ дрался геройски и разбил неприятеля; но ростовщики нисколько не стали снисходительнее, сенат же делал вид, что забыл данное им обещание, и равнодушно смотрел, как они тащили должников в тюрьму или брали в кабалу. Столица волновалась; в ней собирались опасные сборища. В это время неприятели, заметившие несогласия среди народа, вторглись в римские владения и опустошали их огнем и мечом. Консулы призывали под знамена всех способных носить оружие; но никто не откликнулся на их зов. Тогда мнения магистратов разделились. Некоторые советовали уступить бедным и применять законы к ним не во всей строгости, другие не соглашались с ними. В числе последних был и Марций. По его мнению, главною причиной волнений были не денежные дела, но дерзость и наглость черни; поэтому он советовал сенаторам, если у них есть ум, прекратить, уничтожить попытки нарушить законы в их самом начале.

VI. ОТНОСИТЕЛЬНО этого сенат в короткое время имел несколько заседаний, но не принял окончательного решения. Тогда бедняки неожиданно собрались вместе и, советуя один другому не падать духом, вышли из города, и, заняв нынешнюю Священную гору, расположились стоянкой на берегу реки Аниена. Они не производили никаких насилий и не поднимали знамени бунта, - они кричали только, что, собственно, богачи давно выгнали их из города; что Италия везде даст им воздух, воду и место для могилы и что, живя в Риме, они ничего иного и не получали в награду за то, что сражались за богачей. Испуганный этим сенат отправил к ним в качестве послов старших и самых мягких по характеру и расположенных к народу своих членов. Первым стал говорить Менений Агриппа. Он обращался к народу с горячими просьбами, много и смело говорил в защиту сената и кончил свою речь известною басней. Однажды, сказал он, все члены человеческого тела восстали против желудка. Они обвиняли его в том, что один он из всего тела ничего не делает, сидит в нем без всякой пользы, между тем как другие, для угождения его прихотям, страшно трудятся и работают. Но желудок смеялся над их глупостью: они не понимали того, что, если в него и идет вся пища, все же он отдает ее назад и делит между остальными членами. «Так поступает, граждане, по отношению к вам и сенат, - закончил Агриппа, в нем имеют начало планы и решения, которые он приводит в исполнение с надлежащею заботливостью и которые приносят доброе и полезное каждому из вас».

VII. ЕГО речь расположила народ к миру. Народ потребовал от сената право выбирать пятерых лиц для защиты беспомощных граждан, нынешних народных трибунов, и добился этого права. Первыми трибунами избраны были предводители недовольных, - Юний Брут и Сициний Беллут. Когда в городе восстановилось спокойствие, народ немедленно взялся за оружие и охотно отправился в поход вместе со своими начальниками. Лично Марций был недоволен победою народа и уступками знати и видел, кроме того, что его мнение разделяют и многие другие патриции, тем не менее советовал им не уступать народу в войне за отечество и отличаться перед народом более своею доблестью, нежели влиянием. VIII. В ЭТО ВРЕМЯ римляне вели войну с вольсками. Из их городов большею в сравнении с другими известностью пользовались Кориолы. Когда войска консула Коминия окружили его, остальные вольски в страхе отовсюду пошли к нему на выручку, чтобы дать под стенами города сражение и напасть на римлян с двух сторон. Коминий разделил свое войско - сам двинулся против вольсков, желавших заставить его снять осаду, вести же последнюю поручил храбрейшему из римлян, Титу Ларцию. Кориоланцы, относясь с презрением к оставшимся неприятельским войскам, сделали вылазку. В сражении им сперва удалось разбить римлян и заставить их укрыться в лагере; но Марций выбежал оттуда с кучкой солдат, убил первых попавшихся ему неприятелей, остановил наступление других и стал громким голосом звать римлян вторично принять участие в сражении, В нем было все, что требует от солдата Катон, - не только рука, наносившая тяжелые удары, но и громкий голос и взгляд, наводившие ужас на неприятеля, обращавшие его в бегство. Когда вокруг него стали сбираться солдаты и их набралось много, враги, в страхе, начали отступать. Марцию этого было мало - он стал преследовать их и гнал их, уже обратившихся в дикое бегство, до самых городских ворот. Заметив, что римляне прекратили преследование, - стрелы градом сыпались на них со стен, смелая же мысль ворваться вместе с беглецами в город, наполненный неприятельскими войсками, не могла прийти в голову никому, - Марций сам остановился и стал звать римлян, ободрял их и кричал, что, по счастливой случайности, ворота города открыты скорей для преследователей, чем для беглецов. Идти за ним решились только немногие. Он пробился сквозь толпы неприятелей, бросился к воротам и ворвался в город вместе с беглецами. Вначале он нигде не встретил сопротивления: никто не посмел выступить ему навстречу; но, когда затем враги заметили, что римлян в городе очень немного, они сбежались и вступили в сражение. И римляне, и неприятели смешались. Тогда-то Марций выказал, говорят, в сражении в самом городе чудеса храбрости - в этом бою узнали его сильную руку, быстроту ног и смелую душу: он побеждал всех, на кого ни нападал. Одних противников он прогнал в самые отдаленные части города, других заставил сдаться, сложить оружие и тем дал Ларцию полную возможность ввести в город находившиеся в лагере римские войска.

IX. ТАКИМ ОБРАЗОМ город был взят. Почти все солдаты бросились грабить, отыскивая дорогие вещи. Марций был возмущен и кричал, что, по его мнению, подло солдатам ходить по городу, сбирая ценные вещи, или прятаться от опасности под предлогом наживы, в то время, когда консул со своим войском встретил, быть может, неприятеля и вступил с ним в сражение. Его слушали немногие, поэтому он взял с собою тех, кто желал следовать за ним, и отправился по той дороге, по которой, как он заметил, выступило войско. Он то ободрял своих солдат и советовал им не падать духом, то молился богам, чтобы ему не опоздать, прийти во время, когда сражение еще не кончилось, принять участие в битве, деля опасности вместе с согражданами.

В то время у римлян существовал обычай - выстроившись перед сраженьем в ряды и подобрав тогу, делать устные завещания, назначая себе наследника, в присутствии трех или четырех свидетелей. За этим занятием и застал Марций солдат, стоявших уже в виду неприятеля. Сначала некоторые испугались, заметив его покрытым кровью и потом, в сопровождении кучки солдат; но, когда он подбежал к консулу, в восторге протянул ему руку и объявил о взятии города, Коминий обнял и поцеловал его. Как те, кто узнал о случившемся, так и те, кто догадывался о нем, одинаково ободрились и с криком требовали вести их в бой. Марций спросил Коминия, какую позицию занимает неприятель и где стоят его лучшие войска. Тот отвечал, что, если он не ошибается, лучшие войска состоят из антийцев, расположенных в центре и никому не уступающих в храбрости. «Прошу же тебя, - сказал Марций, - исполни мое желание, - поставь меня против этих солдат». Удивляясь его смелости, консул исполнил его просьбу. В самом начале сражения Марций ринулся вперед; первые ряды вольсков дрогнули. Та часть войска, на которую он напал, была немедленно разбита. Но неприятельские фланги сделали поворот и стали обходить его. Боясь за него, консул выслал на помощь ему лучших солдат. Вокруг Марция кипел ожесточенный бой. В короткое время обе стороны понесли большие потери. Римляне, однако, продолжали идти вперед, теснили неприятеля, наконец, разбили его и при преследовании просили Марция, обессилевшего от утомления и ран, удалиться в лагерь. Он заметил им, что победители не должны знать усталости, и погнался за беглецами. Остальное войско неприятелей также потерпело поражение. Много было убитых и много взятых в плен.

X. КОГДА на следующий день пришел Ларций, консул, в виду собравшегося вместе войска, взошел на возвышение и, воздав богам должную благодарность за блестящую победу, обратился к Марцию. Прежде всего он горячо похвалил его, некоторые из его подвигов он видал лично, о других слышал от Ларция - затем приказал ему выбрать себе десятую часть из массы ценных вещей, лошадей и пленных, прежде общего дележа всего этого. Кроме того, он подарил ему в награду коня в полной сбруе. Римляне с восторгом приняли его слова. Тогда Марций выступил вперед и сказал, что принимает коня и рад слышать похвалы со стороны консула, но, считая остальное платой, а не наградой, отказывается от него и будет доволен частью, одинаковою с другими. «Одной милости хочу я от тебя и настоятельно прошу о ней, - продолжал Марций, обращаясь к консулу, у меня есть среди вольсков знакомый и друг, человек добрый и честный. Теперь он в плену и из счастливого богача сделался рабом. Над его головой собралось много горя, надо избавить его по крайней мере хоть от одного - продажи». Слова Марция были встречены еще с более громкими криками одобрения. Большинство удивлялось скорее его бескорыстию, нежели храбрости в сражении. Даже завидовавшие его блестящей награде и желавшие выступить его соперниками и те согласились тогда, что он заслуживает большой награды за то, что отказался взять большое, и более удивлялись его нравственным качествам, заставившим его отказаться от огромной суммы, нежели тому, чем он заслужил это. Действительно, больше чести - разумно пользоваться богатством, нежели уметь владеть оружием, хотя умение пользоваться богатством ниже отказа от него.

XI. КОГДА толпа перестала кричать и шуметь, потребовал слова Коминий. «Братья по оружию, - сказал он, - вам нельзя заставить человека принять награду, если он не принимает ее и не желает принять. Дадим же ему награду, от принятия которой он не может отказаться, - пусть он называется Кориоланом, если только раньше нас его подвиг не дал ему этого прозвища». С тех пор Марций стал называться третьим именем - Кориолана. Из этого совершенно ясно, что личное его имя было Гай, второе родовое, - Марций. Третье имя получали не сразу, и оно должно было напоминать подвиг, счастье, наружность или же нравственные качества. Так, греки давали в память каких-либо подвигов прозвища Сотера или Каллиника, за наружность - Фискона или Грипа, нравственные качества - Эвергета или Филадельфа, счастье Эвдемона, прозвище, которое носил Батт II. Некоторые из царей получали прозвища даже в насмешку - Антигон Досон и Птолемей Латир. Еще чаще встречались подобного рода прозвища у римлян. Один из Метеллов был назван Диадематом за то, что раненый долго ходил с повязкой на голове, другой Целером за то, что успел всего через несколько дней после смерти отца дать в честь умершего гладиаторские игры, удивив тою быстротою и поспешностью, с какою умел устроить их. Некоторым римлянам до сих пор еще дают прозвища, смотря по тому, когда они родились, - сыну, родившемуся во время отъезда отца, - Прокла, после смерти его - Постума. Одного из близнецов, пережившего брата, зовут Вописком. Равным образом даются прозвища и по телесным недостаткам и притом не только такие, как Сулла, H игр или Руф, но и Цек или Клодий. Римляне поступают прекрасно, приучая не стыдиться и насмехаться над слепотою или другим телесным недостатком, но видеть в них не более как отличительные признаки. Впрочем, этим вопросом занимаются другого рода сочинения.

XII. КОГДА война кончилась, народные вожаки снова стали возбуждать волнения. Они не имели для этого нового повода или справедливого основания они только взваливали на патрициев те несчастия, которые являлись необходимым следствием их прежних раздоров и волнений. Почти все поля оставались незасеянными и неубранными, между тем война не позволяла запастись хлебом из-за границы. Нужда в хлебе была очень велика, поэтому вожаки, видя, что его нет, а если бы он и был, - народу не на что купить его, стали распускать клевету относительно богатых, будто они устроили этот голод по своей ненависти к народу.

В это время приехали послы из Велитр, которые желали присоединить свой город к римским владениям и просили дать им колонистов: чума, бывшая у них, действовала так опустошительно, сгубила столько народу, что от всего населения осталась едва десятая часть. Умные люди думали, что просьба велитрцев и их желание как нельзя более кстати, - вследствие недостатка в хлебе республика нуждалась в своего рода облегчении - вместе с тем они надеялись на прекращение несогласий, если город освободится от крайне беспокойной, нарушавшей вместе со своими вожаками порядок толпы, как от чего-то вредного, опасного. Консулы вносили в список имена таких лиц и намерены были отправить их в качестве колонистов, других назначали в ряды войска, которое должно было идти в поход против вольсков, - желая прекратить волнения внутри государства в надежде, что, служа в одном войске и находясь в одном лагере, бедняки и богачи, плебеи и патриции не будут с прежней ненавистью относиться друг к другу, станут жить в большем согласии.

XIII. ОДНАКО народные вожаки Сициний и Брут восстали против их плана. Они кричали, что консулы хотят назвать красивым именем «переселения» в высшей степени бессердечный поступок; что они толкают бедняков как бы в пропасть, высылая их в город, где свирепствует чума и грудами валяются непогребенные трупы, - чтобы они жили там, подвергаясь мщению чужого божества; что им мало того, что одних из граждан они морят голодом, других посылают на жертву чуме, - они начинают еще по собственному желанию войну; пусть граждане испытают все бедствия за то, что не хотели идти в кабалу к богачам!.. Под впечатлением их слов народ отказывался идти в солдаты, когда консулы объявили набор, и не хотел и слышать о переселении.

Сенат не знал, что делать, Марций, в то время уже высокомерный, уверенный в себе, уважаемый самыми влиятельными из граждан, был самым ярым противником черни. Те, кому выпал жребий идти в качестве колонистов, все же были отправлены под страхом строгого наказания, зато другие решительно отказались идти в поход. Тогда Марций взял с собою своих клиентов и из других граждан - тех, кого ему удалось склонить на свою сторону, и сделал набег на владения антийцев. Он захватил массу хлеба, взял огромную добычу из скота и людей, но себе не оставил ничего и вернулся в Рим, причем его солдаты и везли, и несли множество различного рода вещей, вследствие чего другие раскаивались и завидовали разбогатевшим солдатам, но были озлоблены против Марция и недовольны тем, что он пользовался известностью и влиянием, возраставшими, по мнению недовольных, во вред народу.

XIV. ВСКОРЕ Марций выступил кандидатом на консульскую должность. Большинство было на его стороне. Народ стыдился оскорбить человека, выдававшегося среди других своих происхождением и храбростью, обидеть его, когда он оказал государству стольких важных услуг. В то время не было в обычае, чтобы кандидаты на консульскую должность просили содействия граждан, брали их за руку, расхаживая по форуму в одной тоге, без туники для того, быть может, чтобы своею скромною внешностью расположить в пользу исполнения их просьбы, или же для того, чтобы показать свои шрамы как знак своей храбрости, - у кого они были. Римляне желали, чтобы просители ходили без пояса и туники не потому, конечно, что подозревали их в раздаче денег для подкупа избирателей, - подобного рода купля и продажа появились позже, спустя долгое время; тогда только деньги стали играть роль при голосовании в Народном собрании. Отсюда взяточничество перешло в суды и войско и привело государство к единовластию: деньги поработили оружие. Совершенно справедливо сказал кто-то, что первым отнял у народа свободу человек, выставивший народу угощение и раздавший подарки. Вероятно, в Риме зло это распространялось тайно, постепенно, и обнаружилось не сразу. Кто подал пример подкупа народа или судей в Риме, я не знаю, но в Афинах первым подкупил судей, говорят, сын Антемиона, Анит, преданный суду по обвинению в государственной измене, из-за Пилоса уже под конец Пелопоннесской войны, когда на римском форуме был еще золотой век нравственности.

XV. НО МАРЦИЙ мог, конечно, показать свои многочисленные раны, полученные им во многих сражениях, где он выказал себя с лучшей стороны, участвуя в походах в продолжение семнадцати лет сряду, и граждане, из уважения к его храбрости, дали друг другу слово избрать его консулом. В назначенный для голосования день Марций торжественно явился на форум в сопровождении сенаторов. Все окружавшие его патриции ясно показывали, что ни один кандидат не был так приятен им, как он. Но это-то и лишило Марция расположения народа, которое сменили ненависть и зависть. К ним присоединилось еще новое чувство - страха, что ярый сторонник аристократии, глубоко уважаемый патрициями, сделавшись консулом, может совершенно лишить народ его свободы. На этом основании Марций потерпел при выборах неудачу.

Избрали других кандидатов. Сенат был недоволен; он считал себя оскорбленным больше, нежели Марций. Не менее раздражен был и последний. Он не мог спокойно отнестись к случившемуся. Он дал полную волю своему гневу из-за своего оскорбленного самолюбия, так как видел в этом признак величия и благородства. Твердость и приветливость, главные качества государственного человека, не были привиты ему образованием и воспитанием. Он не знал, что человек, желающий выступить в качестве государственного деятеля, должен всего более избегать самомнения, «неразлучного спутника уединенья», как называет его Платон, - ему придется иметь дело с людьми, и он должен быть терпеливым, хотя некоторые и смеются жестоко над таким характером. Но Марций никогда не изменял своему прямолинейному, упрямому характеру: одолеть, разбить окончательно всех - он не ведал, что это свидетельство не храбрости, а немощи, ибо ярость, подобно опухоли, порождает больная, страдающая часть души. Полный смущения и ненависти к народу, он удалился из Народного собрания. Молодые патриции, вся гордая аристократия, всегда горячо державшая его сторону, и в то время не покинула его, осталась с ним и, к вреду для него, еще более возбуждала его гнев, деля с ним скорбь и горе. В походах он был их вождем и добрым наставником; в военном деле - умел возбуждать в них соревнование в славе, без зависти друг к другу.

XVI. В ЭТО ВРЕМЯ в Рим привезли хлеб; много его куплено было в Италии, но не меньше прислано в подарок сиракузским тираном Гелоном. Большинство граждан льстило себя надеждой, что вместе с привозом хлеба прекратятся и внутренние несогласия в республике. Сенат немедленно собрался для заседания. Народ окружил здание сената и ждал конца заседания, рассчитывая, что хлеб будет продаваться по дешевой цене, полученный же в подарок - раздадут даром. Так думали некоторые и из сенаторов. Тогда поднялся со своего места Марций. Он произнес громовую речь против тех, кто хотел сделать что-либо в угоду народу, - он называл их своекорыстными предателями аристократии; говорил, что они сами вырастили посеянные ими в народе дурные семена наглости и дерзости, между тем как благоразумие требовало уничтожить их в самом начале, не позволять народу иметь в руках такую сильную власть; что он страшен по одному уже тому, что исполняются все его требования; что он не делает ничего против своей воли, не слушается консулов, но говорит, что у него есть свои начальники - вожди безначалия! Он говорил, что, если сенат решит в заседании раздать и разделить хлеб, как это бывает в греческих государствах, с их крайней демократией, он этим будет потакать непокорному народу к общей гибели. «Тогда, - продолжал он, - народ не скажет, что его отблагодарили за походы, в которых он отказался принимать участие, за возмущения, когда он предавал свое отечество, за клевету по отношению к сенаторам, - он подумает, что мы уступаем ему из страха, делаем ему снисхождение, поблажки, из желания заискивать у него. Он не перестанет быть непокорным, не будет жить в согласии, спокойно. Поступать так совершенно глупо, напротив, если у нас есть ум, мы должны упразднить должность трибунов, которая грозит уничтожением консульству, поселяет раздоры в республике, которая не составляет уже одного целого, как прежде, но разделена на части, что не позволяет нам ни соединиться, ни думать одинаково, ни вылечиться от нашей болезни, от нашей взаимной вражды».

XVII. ДЛИННАЯ речь Марция сообщила такое же сильное воодушевление и молодым сенаторам, и почти всем богачам. Они кричали, что единственный человек в республике, непобедимый и чуждый лести, - он. Некоторые из стариков сенаторов возражали ему, боясь последствий. Действительно, ничего хорошего из этого не вышло. Присутствовавшие в заседании трибуны, видя, что мнение Марция одерживает верх, с криком выбежали к народу и стали просить чернь собраться и помочь им. Состоялось шумное Народное собрание. Трибуны передали ему содержание речи Марция. Раздраженный народ едва не ворвался в заседание сената. Но трибуны обвиняли одного Марция и отправили за ним служителей, чтобы он мог оправдаться; но он, выйдя из себя, прогнал их. Тогда трибуны явились вместе с эдилами, чтобы взять его силой. Они уже схватили его; но патриции окружили его и выгнали трибунов, а эдилов даже избили.

Наступивший вечер положил конец беспорядкам. Ранним утром началось страшное возбуждение среди народа. Видя, что он стекается отовсюду, консулы, в страхе за судьбу города, созвали заседание сената и предложили ему решить, какими благожелательными речами и мягкими постановлениями можно водворить тишину и спокойствие среди народных масс. Они говорили, что в настоящую минуту не время проявлять свое честолюбие или спорить о почестях, - дела находятся в опасном, обострившемся положении; необходима власть умная и снисходительная. Большинство согласилось с ними. Тогда консулы явились в Народное собрание и обратились к народу с речью, - какая всего более была необходима. Они старались успокоить его, вежливо отвергали возводимую на них клевету, не выходя из границ умеренности, советовали ему исправиться, порицали его поведение и уверяли, что относительно цены при продаже хлеба сенат будет действовать вместе с народом.

XVIII. НАРОД, за немногими исключениями, соглашался с ними. Порядок и тишина, с какою он держал себя, доказывали ясно, что он слушает их, разделяя их мнение, и успокаивается. Но тут вмешались в дело трибуны. Они объявили, что народ будет слушаться умных решений сената во всем, что может быть полезно, но требовали Марция для оправдания в его действиях: разве он возбуждал сенаторов и отказался явиться по приглашению трибунов не для того, чтобы произвести в государстве смуты и уничтожить демократию? Обрушив удары и брань на эдилов, он желал возжечь, насколько это от него зависело, междоусобную войну, заставить граждан взяться за оружие… Их речь имела целью унизить Марция, если бы он начал, в противоположность своему гордому характеру, льстить народу, или же, когда бы остался верен своему характеру, вооружить против него народ до последней степени, - на что они всего более рассчитывали, прекрасно изучив его.

Обвиняемый явился как бы для оправдания. Народ умолк; воцарилась тишина. Ожидали, что Марций станет молить о прощении, он же начал говорить, не только ничем не стесняясь, но и обвинял народ более, чем то позволяла откровенность, и своим голосом и наружностью показывал мужество, граничившее с презрением и пренебрежением. Народ пришел в бешенство, явно выказывал свое неудовольствие и раздражение вследствие его речей. Самый дерзкий из трибунов, Сициний, посоветовавшись немного с товарищами по должности, громко объявил затем, что трибуны произносят Марцию смертный приговор, и приказал эдилам вести его на вершину Тарпейской скалы и оттуда немедленно сбросить в пропасть. Эдилы схватили его; но даже народу поступок трибунов показался чем-то ужасным и наглым, что же касается патрициев, они, в исступлении и ярости, кинулись на крик Марция о помощи. Одни толкали тех, кто хотел взять его, и окружили его, другие протягивали с мольбой руки к народу. Речи и отдельные слова пропадали в таком страшном беспорядке и шуме. Наконец, друзья и родственники трибунов, убедившись, что Марция можно отнять и наказать, только убив множество патрициев, посоветовали трибунам отменить необыкновенное наказание для подсудимого, смягчить его, не убивать его насильно, без суда, но подвергнуть суду народа. После этого поднялся Сициний и спросил патрициев, почему они отнимают Марция у желающего наказать его народа. В свою очередь, последние спрашивали их: «Для чего и почему вы желаете без суда наказать самым жестоким и беззаконным образом одного из первых людей в Риме?» - «Не считайте это предлогом для вашего несогласия и вражды с народом: он исполнит ваше требование, обвиняемый будет судим, отвечал Сициний. - Тебе, Марций мы приказываем явиться в третий рыночный день и убедить граждан в своей невиновности. Они будут твоими судьями».

XIX. ТЕПЕРЬ патриции были довольны решением и весело разошлись, взяв с собою Марция. В промежуток времени до третьего рыночного дня - рынок у римлян бывает каждый девятый день, который зовется «нундины», - объявлен был поход против антийцев, что давало патрициям надежду на отсрочку суда. Они рассчитывали, что война затянется, будет продолжительна, а за это время народ сделается мягче; гнев его стихнет или совершенно прекратится среди забот относительно ведения войны. Но с антийцами был вскоре заключен мир, и войска вернулись домой. Тогда патриции стали часто собираться: они боялись и советовались, каким образом не предавать им Марция в руки народа, с другой стороны - не давать вожакам повода возмущать народ. Заклятый враг плебеев, Аппий Клавдий, произнес сильную речь, где говорил, что патриции уничтожат сенат и совершенно погубят государство, если позволят народу иметь над ними перевес при голосовании. Но старшие и отличавшиеся приверженностью к народу сенаторы говорили, напротив, что, вследствие уступок, народ будет не груб и суров, а, наоборот, ласков и мягок; что он не относится с презрением к сенату, но думает, что последний презирает его, поэтому предстоящий процесс сочтет за оказываемую ему честь, найдет себе в ней утешение и что его раздражение прекратится, лишь только в его руках очутятся камешки для голосования.

XX. ВИДЯ, что сенат колеблется между расположением к нему и страхом перед народом, Марций спросил трибунов, в чем они обвиняют его и за какое преступление привлекают к суду народа. Когда они ответили, что обвиняют его в стремлении к тирании и докажут, что он думает сделаться тираном, он быстро встал и сказал, что теперь он сам явится перед народом для своего оправдания, не откажется ни от какого суда и, если докажут его виновность, будет готов подвергнуться любому наказанию. «Только не вздумайте изменить обвинение и обмануть сенат!» - сказал он. Они обещали, и на этих условиях открылся суд.

Когда собрался народ, трибуны начали с того, что устроили голосование не по центуриям, а по трибам, чтобы нищая: беспокойная, равнодушная к справедливости и добру чернь имела при голосовании перевес над богатыми, уважаемыми и обязанными нести военную службу гражданами. Затем, отказавшись от обвинения подсудимого в стремлении к тирании, как несостоятельного, они снова стали припоминать, что Марций раньше говорил в сенате, мешая дешевой продаже хлеба и советуя уничтожить звание народного трибуна. Трибуны придумали и новее обвинение - обвиняли его в том, что он неправильно распорядился добычей, взятой в области Антия, - не внес ее в государственную казну, а разделил между участниками похода. Это обвинение, говорят, смутило Марция всего более: он не был подготовлен, не мог отвечать народу тотчас же как следует. Он начал хвалить участников похода, вследствие чего зашумели те, кто не принимал участия в войне, а их было больше. Наконец, трибы стали подавать голоса. Большинством в три голоса вынесли обвинительный приговор. Его осудили на вечное изгнание.

После объявления приговора народ разошелся с такою гордостью, с такою радостью, как не гордился никогда, даже после победы над неприятелями; но сенат был в горе и глубокой скорби. Он раскаивался и жалел, что не принял всех мер, не испытал всего, прежде чем позволить народу надругаться над ним и дать в руки его такую силу. В то время не было нужды различать граждан по одежде или другим отличительным признакам: сразу было видно, что веселый плебей, печальный - патриций.

XXI. ОДИН Марций был тверд, не склонял своей головы; ни в его наружности, ни в походке, ни в лице не было никаких признаков волнения. Среди всех жалевших о нем один он не жалел о себе. Но это происходило не потому, что им владел рассудок, или чтобы у него было кроткое сердце, не потому, чтобы он терпеливо сносил случившееся, - он был страшно разгневан и взбешен; это было то, что составляет настоящее страдание, которого не понимает большинство. Когда оно переходит в гнев, то, перегорев, становится чем-то твердым и деятельным. Вот почему рассерженные кажутся деятельными, как больной лихорадкой - горящим: душа его кипит, взволнована, находится в напряжении.

Свое душевное состояние Марций тотчас же доказал своими поступками. Придя домой, он поцеловал громко плакавших мать и жену, советовал им бодро переносить случившееся и немедленно вышел и направился к городским воротам. Его провожали до них почти все патриции; сам он не взял и не просил ничего он ушел в сопровождении трех или четырех своих клиентов. Несколько дней он провел один в своих поместьях. Его волновало много мыслей, внушаемых ему его раздражением. В них не было ничего хорошего, ничего честного: они были направлены на одно - он хотел отметить римлянам и решил вовлечь их в тяжелую войну с кем-либо из соседей. Марций решил попытать счастья сперва у вольсков, зная, что они богаты людьми и деньгами, и надеясь, что прежние поражения не столько уменьшили их силы, сколько увеличили желание вступить в новую борьбу с римлянами и ненависть к ним.

XXII. В ГОРОДЕ Антии жил Тулл Амфидий, вольск, вследствие своего богатства, храбрости и знатного происхождения сделавшийся царем. Для Марция не было тайной, что он ненавидел его сильнее, чем кого-либо из римлян. Ке раз в сражениях, осыпая угрозами и вызывая один другого, они хвастались своим соперничеством, как это бывает обыкновенно у воинственных, честолюбивых и самолюбивых молодых людей. К общей вражде римлян с вольсками присоединилась личная. Несмотря на это, Марций видел в Тулле некоторого рода благородство и знал, что никто из вольсков не пожелает так горячо зла римлянам, как он, при первом представившемся случае. Марций подтвердил справедливость мнения, что «бороться с гневом трудно: за страсть он жизнью платит». Он надел одежду и принял внешность, под которой его могли всего менее узнать, если бы даже увидали, и как Одиссей вошел в «народа враждебного город».

XXIII. БЫЛ вечер. Ему встречались многие; но никто его не узнал. Он направился к дому Тулла и, войдя, сел немедленно у очага, с покрытою головой, не говоря ни слова. Бывшие в доме смотрели на него с удивлением, но заставить его встать не смели, - в его наружности, как и в молчании, было что-то величественное. Об этом странном случае рассказали Туллу, который в то время ужинал. Тот встал, подошел к незнакомцу и спросил, кто он, откуда пришел и что ему надо? Тогда Марций открыл голову и, немного помолчав, сказал: «Если ты не узнаешь меня, Тулл, и, видя меня перед собою, не веришь своим глазам, - мне приходится самому быть своим обвинителем. Я - Гай Марций, сделавший вольскам много вреда и носящий прозвище Кориолана, прозвище, от которого мне нельзя отрекаться. За свои многочисленные труды и опасности я не приобрел ничего, кроме имени, говорящего о моей вражде к вам. Оно осталось у меня не отнятым, все же остальное я потерял, вследствие зависти и наглости народа и бесхарактерности и измены магистратов, званием равных мне. Я изгнан и, как умоляющий о защите, прибегаю к твоему домашнему алтарю, не потому, чтобы заботился о своей личной безопасности или спасении, - зачем мне было приходить сюда, раз я боюсь смерти? - нет, я хочу отметить изгнавшим меня и уже отметил им тем, что делаю тебя господином моей жизни. Если ты не боишься напасть на неприятеля, извлеки, благородный друг, пользу из моего несчастия, сделай мое горе благом для всех вольсков. Я настолько успешнее буду вести войну за вас, чем против вас, насколько удачнее воюют те, кто знает положение неприятелей, в сравнении с теми, кто его не знает. Но, если ты не принимаешь моего совета, я не желаю жить, да и тебе не следует спасать прежнего своего недруга и врага, теперь - бесполезного, ненужного тебе человека». Когда Тулл услышал его предложение, он чрезвычайно обрадовался, подал ему руку и сказал: «Встань, Марций, и мужайся - великое счастье для нас, что ты перешел на нашу сторону. Но подожди, ты увидишь со стороны вольсков еще большее». Затем он радушно угостил Марция. В следующие дни они советовались между собою относительно похода.

XXIV. В ЭТО ВРЕМЯ Рим волновался, вследствие враждебного отношения патрициев к народу, главным образом благодаря приговору над Марцием. Гадатели, жрецы и частные лица рассказывали о многих предзнаменованиях, заслуживавших внимания. Одно из них, говорят, было следующего рода. Тит Латиний, не занимавший особенно блестящего положения, все же мирный, честный и вовсе не суеверный и еще менее - тщеславный человек, видел во сне, что ему явился Юпитер и велел сказать сенаторам, что впереди процессии в его, Юпитера, честь послали дрянного, крайне неприличного плясуна. Тит, по его словам, не обратил сначала на это никакого внимания. Сон повторился во второй и третий раз; но он отнесся к нему так же небрежно. Тогда он лишился своего прекрасного сына, а сам почувствовал, что члены его тела внезапно так ослабли, что он не мог владеть ими. Он объявил об этом в сенате, куда его принесли на носилках. Говорят, когда он кончил свой рассказ, он тотчас почувствовал, что силы его возвращаются, встал и пошел сам собою. Удивленные сенаторы приказали произвести тщательное следствие по этому поводу. Случай состоял в следующем. Кто-то отдал своего раба другим рабам, с приказаньем гнать его, бичуя, по форуму и затем убить. Исполняя его приказание, они стали бить его. От боли он начал извиваться и делал, в мучениях, разного рода неприличные движения. Случайно сзади двигалась религиозная процессия. Многие из участников были недовольны, видя эту тягостную сцену; но никто не перешел от слов к делу, - все ограничивались бранью и проклятиями лицу, приказавшему наказать другого так жестоко. Дело в том, что тогда с рабами обращались крайне мягко, - сами хозяева работали и жили вместе с рабами, поэтому поступали с ними не так строго, снисходительнее. Большим наказанием для провинившегося раба считалось одно то, если его заставляли надеть на шею деревянную рогатку, которой подпирают дышло телеги, и ходить с ней по соседям, - к тому, кто на глазах других нес подобного рода наказание, никто уже не имел доверия. Его звали «ф_у_рцифер» - «фурка» по-латыни значит «подпорка» или «вилы».

XXV. КОГДА Латиний рассказал о виденном им сне, сенаторы не могли понять, кто это был «неприличный и дрянной плясун», шедший в то время впереди процессии. Но некоторые вспомнили о наказании раба, вследствие его странности, раба, которого прогнали, бичуя, через форум и затем умертвили. С их мнением согласились и жрецы, вследствие чего хозяин раба был наказан, а торжественная процессия и игры в честь божества повторены.

Нума, отличавшийся своими мудрыми распоряжениями религиозного характера вообще, дал, между прочим, следующее приказание, заслуживающее полной похвалы и располагающее других к внимательности. Когда магистраты или жрецы совершают какой-либо обряд, глашатай идет впереди и кричит громким голосом: «Хок аге!», т. е. «Это делай!», приказывая обращать внимание на религиозный обряд, не прерывать его каким-либо посторонним делом иль занятием, - люди делают почти всякую работу в большинстве случаев по необходимости, нехотя. Римляне повторяют обыкновенно жертвоприношения, торжественные процессии и игры не только вследствие такой важной причины, как та, о которой говорено выше, но и из-за незначительной. Когда как-то раз одна из лошадей, везших тенсы, споткнулась, возница же взял вожжи в левую руку, решено было повторить процессию. Позже был случай, что одно жертвоприношение начинали тридцать раз, - каждый раз находили какой-либо недостаток или ошибку. Вот каково благоговение римлян перед богами!

XXVI. МАРЦИЙ и Тулл имели в Антии тайные совещания с влиятельнейшими из граждан и возбуждали их начать войну, пока в Риме не прекратилась еще вражда партий. Им отвечали отказом на том основании, что с римлянами был заключен мирный договор сроком на два года. Но в это время последние сами подали повод считать его недействительным: вследствие ли каких-либо подозрений, или же клеветы, только они приказали во время торжественных публичных игр всем вольскам удалиться из Рима до захода солнца. Некоторые рассказывают, что виной этому уловка, хитрость Марция, который отправил в Рим к магистратам посланца с ложным известием, будто вольски во время празднования игр намерены напасть на столицу и сжечь ее. Распоряжение о высылке вольсков еще более вооружило всех их против римлян. Тулл, раздувая оскорбление и разжигая страсти, добился наконец, что в Рим были отправлены послы требовать возвращения земель и городов, уступленных по окончании войны вольсками. Выслушав послов, римляне были возмущены и дали следующий ответ: вольски первыми берутся за оружие, римляне последними положат его. Затем Тулл созвал большое Народное собрание, где решено было начать войну. Тогда он стал советовать пригласить Марция, простив ему прежние вины, и довериться ему: союзником он принесет пользы больше, чем принес вреда - врагом.

XXVII. МАРЦИЙ явился на приглашение и в своей речи к народу показал, что словами умеет владеть ничуть не хуже, чем оружием, и столько же воинствен, сколько умен и смел, поэтому его назначили главным начальником войска вместе с Туллом. Боясь, что приготовления вольсков к войне затянутся и удобная минута действовать будет упущена, он приказал самым влиятельным из граждан и городским властям свозить и запасаться всем необходимым, а сам, не дожидаясь набора войска, уговорил следовать за собою добровольцев, вполне храбрых людей, и вторгся в римские владения вдруг, когда его никто не ожидал. Он собрал такую добычу, что Вольские солдаты не могли ни увезти, ни унести ее. Но эта богатая добыча, страшный вред и опустошение, причиненное Марцием земле, были еще самым незначительным следствием этого похода: главная цель его была - опорочить патрициев в глазах народа. Вот почему Марций, все опустошая, не щадя ничего, строго запрещал трогать их поместья, не позволял делать им вред или уносить из них что-либо. Это дало новую пищу подозрениям и взаимным несогласиям. Патриции обвиняли народ в том, что он незаслуженно изгнал столь могущественного человека, народ упрекал патрициев в том, что они наслали Марция по злобе на плебеев; что, в то время как другие воюют, патриции сидят спокойными зрителями; что война с внешними врагами предпринята для того, чтобы стеречь их богатства и состояние. Успехи Марция принесли вольскам огромную пользу - они внушили им мужество и презрение к врагам. Затем он счастливо отступил.

XXVIII. ВСКОРЕ собрались все Вольские войска. Они охотно шли в поход и были так многочисленны, что решено было части их остаться для охраны городов, части идти в поход против римлян. Марций дал Туллу право начальствовать по выбору одною из частей. Тулл сказал, что в его глазах Марций нисколько не уступает ему в храбрости и что во всех сражениях счастье более благоприятствовало ему, поэтому предложил принять ему команду над войском, назначенным вторгнуться в неприятельские пределы, сам же остался для охраны городов и снабжения солдат всем необходимым.

Когда к Марцию пришли подкрепления, он двинулся прежде всего против римской колонии, Цирцей, и, взяв ее без сопротивления, не сделал ей никакого вреда, затем стал опустошать Латий, рассчитывая, что римляне дадут ему сражение, так как латинцы, несколько раз посылавшие к ним с просьбой о помощи, были их союзниками. Народ, однако, не обращал на это внимания; консулам же оставалось до выхода из должности немного времени, а за это время они не желали подвергаться опасностям, поэтому латинские послы вернулись ни с чем. Марций обратился к самим латинским городам - взял приступом Толерий, Лабики, Пед и Болу, которые оказали ему сопротивление. Жители их проданы были в рабство; города разграблены. Но если город сдавался добровольно, он прилагал большое старание, чтобы жителям без его желания не было нанесено никакого вреда, поэтому располагался лагерем в далеком расстоянии от города, минуя их владения.

XXIX. ПРИ ВЗЯТИИ Бовилл, города, находившегося от Рима на расстоянии не более ста стадий, он приказал убить почти всех способных носить оружие, причем в его руки досталась огромная добыча. Тогда Вольские войска, которые должны были занимать гарнизоны в городах, не выдержали и двинулись с оружием в руках на соединение с Марцием, говоря, что признают его единственным своим вождем и единственным главнокомандующим. С тех пор громкая слава о его имени разнеслась по всем концам Италии. Удивлялись храбрости одного человека, при переходе которого на сторону прежних врагов дела приняли совершенно другой оборот.

У римлян царствовала неурядица. Они боялись дать сражение; партии ежедневно ссорились одна с другою. Наконец было получено известие, что неприятели осадили Лавиний, где у римлян находились храмы отечественных богов и где было начало их народности: ведь основал город Эней. Известие это произвело в настроении народной массы удивительную перемену, в мыслях патрициев - совершенно невероятную и неожиданную: народ хотел отменить приговор по отношению к Марцию и призвать его в город, сенат, обсуждая предложение в одном из заседаний, отверг его, не дал привести в исполнение. Быть может, он хотел из самолюбия поступать во всем вообще против воли народа, или же не желал, чтобы возвращение Марция произошло по милости народа, или же был раздражен против него за то, что он делал зло всем, хотя зло ему сделали не все; за то, что он объявил себя врагом отечества, где, как он знал, лучшая и самая влиятельная часть граждан сочувствовала ему и делила с ним нанесенное ему оскорбление. Решение сената было объявлено народу. Народ между тем не мог ничего утвердить голосованием или посредством закона без предварительного согласия сената.

XXX. УЗНАВ об этом, Марций вознегодовал еще более. Он снял осаду небольшого города, в раздражении двинулся к столице и расположился лагерем в сорока стадиях от города, у Клелиевых рвов. Его появление принесло с собой страх и страшное смятение, но разом прекратило взаимную вражду - никто из высших магистратов или сенаторов не смел больше противоречить предложению народа возвратить Марция из изгнания. Видя, напротив, что женщины бегают по городу; что старики, со слезами, идут в храмы, с мольбой о помощи; что все пали духом; что никто не может дать спасительного совета, - все сознались, что предложение народа примириться с Марцием было благоразумно и что, напротив, сенат сделал грубую ошибку, вспомнив старое зло тогда, когда его следовало забыть. Решено было отправить к Марцию послов, предложить ему вернуться в отечество и просить кончить войну с римлянами. Послы сената были близкими родственниками Марция. Они ожидали радушного приема, в особенности при первой встрече, со стороны своего друга и родственника. Они ошиблись. Их привели через неприятельский лагерь к Марцию, который сидел с гордым видом и не имевшей себе примера надменностью. Его окружали самые знатные вольски. Он спросил послов, что им нужно. Они говорили вежливо и ласково, как и следовало в их положении. Когда они кончили, он от себя лично напомнил в ответ с горечью и раздражением о нанесенных ему оскорблениях, от имени же вольсков требовал как полководец, чтобы римляне возвратили вольскам завоеванные ими города и земли и дали им гражданские права наравне с латинцами, - война, по его мнению, могла кончиться, только если мир будет заключен на равных, справедливых условиях для каждой из сторон. Для ответа он назначил им тридцатидневный срок. После ухода послов он немедленно очистил римские владения.

XXXI. ЭТО было главною причиной обвинения его некоторыми из вольсков, давно тяготившимися его влиянием и завидовавшими ему. Между ними был и Тулл, лично ничем не оскорбленный Марцием, но поддававшийся влиянию человеческих страстей. Он сердился на него за то, что благодаря Марцию его слава вполне затмилась, и вольски стали относиться к нему с презрением. Маракй был для них все; что же касается до других полководцев, они должны были довольствоваться уделяемою им частью власти и начальства. Это было первою причиной тайно распускаемых про него обвинений. Собираясь в кружки, вольски негодовали, считая его отступление изменой: он упустил не укрепления или оружие, но удобное время, от которого зависит, как и во всем остальном, или успех боя, или неудача; недаром он дал римлянам тридцать дней сроку: в меньшее время в ходе войны не могут произойти важные перемены. Марций сумел воспользоваться этим временем. Он вступил во владения союзников неприятеля, грабил и опустошал их; в его руки перешли между прочим семь больших и населенных городов. Римляне не решились подать им помощь - их сердца охватило чувство страха; им так же хотелось идти на войну, как закосневшему в бездействии и хилому человеку.

Когда срок прошел, Марций снова вернулся со всеми войсками. Римляне отправили к Марцию новое посольство с мольбою о пощаде и просьбой вывести войска вольсков из римских владений и потом уже начать делать и говорить то, что он считает выгодным для обеих сторон. Они говорили, что под угрозой римляне не уступят ничего; но если он желает извлечь для вольсков какую-либо выгоду, римляне согласятся на все, как только неприятель разоружится. Марций отвечал, что, как полководец вольсков, ан не может ничего сказать им, но, пока он еще римский гражданин, горячо советует не оказывать такого упорства в удовлетворении справедливых требований и явиться к нему через три дня с положительным ответом, иначе пусть они знают, что их не пропустят в лагерь, если они вторично явятся с пустыми разговорами.

XXXII. ПОСЛЫ вернулись и сделали доклад в сенате, который как бы бросил свой «священный» якорь в знак того, что государственному кораблю пришлось выдерживать грозную бурю. Все жрецы богов, все совершавшие таинства или надзиравшие за их исполнением, все знавшие старинные, употреблявшиеся предками правила гадания по полету птиц, должны были идти к Марцию, каждый в жреческой одежде, требуемой законом, и просить его прекратить войну и вступить в переговоры с согражданами касательно мира с вольсками. Правда, Марций пропустил жрецов в лагерь, однако не сделал им никаких уступок ни на словах, ни на деле, - он предлагал им или принять его прежние условия, или продолжать войну.

С этим ответом жрецы вернулись обратно. Тогда решено было запереться в городе, занимая укрепления, чтобы отражать нападения неприятеля. Свои надежды римляне возлагали лишь на время и на неожиданную перемену счастия: лично они не знали для своего спасения никаких средств. В городе царствовали смятение и страх; на каждом шагу видны были в нем дурные предзнаменования, пока не случилось нечто вроде того, о чем не раз говорит Гомер, но что у многих не находит себе веры. Относительно серьезных и невероятных поступков он выражается в своих поэмах, про кого-либо, что ему

Дочь светлоокая Зевса, Афина, вселила желанье,

Боги мой гнев укротили, представивши сердцу, какая
Будет в народе молва…

Было ли в нем подозренье, иль демон его надоумил.

Многие не обращают внимания на такого рода выражения - по их мнению, поэт желал невозможными вещами и невероятными вымыслами отрицать разумное проявление свободной воли в человеке. Но Гомер хотел сказать не это: все вероятное, обыкновенное, не идущее вразрез с требованиями рассудка, он считает действием нашей свободной воли, что видно из многих мест:

Тут подошел я к нему с дерзновенным намерением сердца,

Рек он, - и горько Пелиду то стало: могучее сердце
В персях героя власатых меж двух волновалося мыслей…

…но к ищущей был непреклонен
Чувств благородных исполненный
Беллерофонт непорочный.

Напротив, там, где речь идет о невероятном и опасном деле, где требуется вдохновение или воодушевление, он представляет божество не уничтожающим, но возбуждающим в нас проявление свободной воли, не внушающим нам желания совершить какойлибо поступок, а только рисующим в нашем воображении картины, заставляющие нас решиться на него. Ими оно не заставляет нас делать чего-либо по принуждению, оно дает лишь толчок свободной воле, вливая при этом в нас мужество и надежду. Действительно, если у богов отнять долю всякого влияния, всякого участия в наших делах, в чем же другом выражалась бы их помощь и содействие людям? - Они не переменяют строения нашего тела, не дают известного направления нашим рукам или ногам, как то следовало бы, - они только возбуждают действенное начало нашей души, выражающееся в свободной воле, известного рода ощущениями, представлениями или мыслями, или же, с другой стороны, удерживают ее, мешают ей.

XXXIII. В РИМЕ в то время все храмы были полны молящимися женщинами. Большинство их, принадлежавших к высшей аристократии, молились у алтаря Юпитера Капитолийского. В числе их была и Валерия, сестра знаменитого Попликолы, оказавшего Риму много важных услуг во время войны и во время мира. Из жизнеописания Попликолы видно, что он умер раньше. Валерия пользовалась в столице известностью и уважением - своим поведением она поддерживала славу своего рода. Внезапно ею овладело то настроение, о котором я говорил раньше. В ее душу запала счастливая мысль, внушенная ей свыше. Она встала сама, заставила встать и всех остальных женщин и отправилась с ними в дом матери Марция, Волумнии. Когда она вошла, она увидела, что его мать сидит с невесткой и держит на руках детей Марция. Валерия велела женщинам стать вкруг нее и сказала: «Мы пришли к вам, Волумния и Вергилия, как женщины к женщинам, не по решению сената, не по приказанию магистратов. Вероятно, сам бог услышал наши молитвы и внушил нам мысль отправиться сюда к вам и просить у вас исполнить то, что может спасти нас самих и остальных граждан, вам же, в случае вашего согласия, даст славу громче той, которую приобрели себе дочери сабинцев, уговорив своих отцов и мужей кончить войну и заключить между собою мир и дружбу. Пойдемте вместе с просительной ветвью к Мардию и скажемте в защиту отечества, как справедливый, беспристрастный свидетель, что он сделал ему много зла, но оно не выместило на вас своего гнева, не сделало и не желало сделать вам ничего дурного, нет, оно возвращает вас ему, если даже ему самому нельзя ждать от него пощады ни в чем». Когда Валерия кончила, она громко зарыдала вместе с другими женщинами. «И мы, мои милые, одинаково делим общую скорбь, отвечала Волумния, - во, кроме того, у нас есть личное горе: славы и чести Марция не существует больше, когда мы видим, что, надеясь найти в оружии врагов спасение, он нашел себе скорей плен. Но самое страшное из наших несчастий состоит в том, что родина наша, в самом полном бессилии, возлагает свои надежды на спасение на нас. Не знаю, обратит ли он внимание на наши слова, если уж не сделал ничего ради отечества, которое в его глазах стояло всегда выше матери, жены и детей. Мы готовы помочь вам, берите нас и ведите к нему. Если мы не можем сделать ничего другого, мы станем молить его о пощаде отечества до последнего издыхания».

XXXIV. ЗАТЕМ Вергилия взяла на руки своих детей и в сопровождении остальных женщин отправилась в Вольский лагерь. Их внешность, говорившая об их несчастии, возбудила чувство уважения к ним даже со стороны неприятелей. Никто не говорил ни слова.

Марций в это время сидел на возвышении, окруженный начальниками войска. Заметив приближавшихся женщин, он был удивлен. Он узнал свою мать, шедшую во главе других, и решил оставаться непреклонным, не изменять себе; но в нем заговорило чувство. В смущении от представившейся глазам его картины, он не мог усидеть на месте при их приближении. Он вскочил и более быстрою походкой, чем обыкновенно, направился к ним навстречу. Первою он поцеловал мать и долго держал ее в своих объятиях, затем жену и детей. Он не мог сдержать слез, не дать воли ласкам - его чувство унесло его, как поток.

XXXV. НАКОНЕЦ он удовлетворял ему вполне. Заметив, что мать хочет с чем-то обратиться к нему, он окружил себя вольсками, членами военного совета, и услышал от Волумнии следующее: «Сын мой, мы не говорим ни слова; но наше платье и незавидная внешность доказывают, какую уединенную жизнь пришлось вести нам во время твоего изгнания. Подумай теперь - мы несчастнейшие из этих женщин: судьба превратила самое прекрасное из зрелищ в самое ужасное - я должна видеть своего сына, моя невестка - мужа расположившимся лагерем здесь, перед стенами родного города!.. Для других молитва служит утешением во всякого рода несчастиях и скорбях, для нас она страшная мука. Нельзя молить небо в одно время и о победе отечества, и о твоем спасении, - и в нашей молитве есть все, чем может проклясть нас враг. Может быть один выбор - твои жена и дети должны лишиться или отечества, или тебя: я же не стану ждать, пока война решит, какой жребий мне сужден. Если ты не хочешь послушаться меня и превратить раздор и бедствие в дружбу и согласие, сделаться благодетелем обоих народов, а не бичом одного из них, знай и свыкнись с мыслью, что ты нападешь на родной город, только перешагнув через труп своей матери. Я не должна дожидаться того дня, когда увижу своего сына или побежденным согражданами, или празднующим победу над отечеством. Если б я стала просить тебя спасти отечество ценою гибели вольсков, моя просьба показалась бы тебе несправедливой и трудно исполнимой: нечестно убивать сограждан, как низко предавать и тех, кто доверился тебе. Но теперь мы просим тебя только спасти нас от бедствия, что может быть одинаково спасительно для обоих народов. Для вольсков оно будет еще более лестно, принесет им больше чести, так как они, победители, дадут нам величайшие из благ - мир и дружбу, - приняв не меньшее от нас. Если это станет действительностью, эту честь припишут главным образом тебе; нет - обе стороны будут упрекать одного тебя. Чем кончится война, неизвестно; известно лишь, что, если ты останешься победителем, ты будешь духом мести для своей родины; но, если потерпишь поражение, тебя назовут человеком, ввергнувшим под влиянием гнева своих благодетелей и друзей в море бедствий…»

XXXVI. МАРЦИЙ слушал, пока говорила Волумния, но не отвечал ни слова. Она кончила; но он долго стоял молча. Тогда Волумния начала снова: «Сын мой, что же ты молчишь? - Неужели хорошо давать во всем волю своему гневу и чувству мести и дурно - уступить в таком важном деле своей матери? Разве великий человек должен помнить лишь о причиненном ему зле; разве великим и честным людям не следует питать чувства признательности и любви за то добро, которое видят дети от своих родителей? Нет, никто не должен быть благодарен больше тебя, раз ты так жестоко караешь неблагодарность. Ты уже наказал сурово свое отечество, но ничем не отблагодарил свою мать. Добровольное исполнение просьбы матери в таком прекрасном и справедливом деле - самый священный долг; но я не могу упросить тебя. В чем же моя последняя надежда?!.» С этими словами она вместе с невесткой и детьми упала к его ногам. «Мать моя, что сделала ты со мною!» - воскликнул Марций. Он помог ей подняться, крепко сжал ей руку и сказал: «Ты побелила: но победа принесла счастье отечеству, меня она - погубила: я отступаю. Одна ты одержала надо мной победу». Сказав это, он поговорил немного наедине с матерью и женою, отпустил их по их просьбе обратно в Рим и ночью отступил с войсками вольсков. Их чувства по отношению к нему были не одинаковы, не все смотрели на него одними и теми же глазами. Некоторые негодовали как на Марция, так и на его поступок, некоторые же не делали ни того, ни другого, - они были расположены к прекращению войны, к миру. Третьи были недовольны случившимся, однако не отзывались о Марции дурно, но прощали ему ввиду того, что он уступил овладевшим им благородным побуждениям. Никто не возражал; но все пошли с ним скорей из уважения к его нравственным качествам, нежели к его власти.

XXXVII. ОКОНЧАНИЕ войны доказало еще ясней, в каком страхе и опасности находился римский народ во время ее продолжения. Когда население заметило со стен отступление вольсков, отворили все храмы; граждане ходили в венках, как будто одержали победу, и приносили богам жертвы. Радостное настроение населения столицы доказали всего более любовь и уважение к названным женщинам со стороны сената и народа; все называли и считали их единственными виновницами спасения государства. Сенат решил, что консулы должны давать все, что они ни потребуют себе в знак почета или благодарности; но они просили только позволения выстроить храм Женской Удачи. Они хотели собрать лишь деньги на постройку, что же касается до предметов культа и отправления богослужения, город должен был принять эти расходы на свой счет. Сенат поблагодарил женщин за их прекрасный поступок, но храм приказал построить на общественный счет; точно так же он принял на себя расход по изготовлению статуи божества. Женщины, однако, собрали деньги и заказали другую статую. Римляне говорят, что, когда ее водружали в храме, она сказала приблизительно следующее: «Угоден богам, о жены, ваш дар».

XXXVIII. ГОВОРЯ, будто голос этот был слышан даже два раза, хотят нас заставить верить в то, чего не может быть. Можно допустить, что некоторые статуи потеют, плачут или испускают капли крови. Часто даже дерево и камни покрываются от сырости плесенью и дают различного рода цвета, принимают окраску от окружающего их воздуха, что, однако, не мешает некоторым видеть в этом знамения со стороны богов. Возможно также, что статуи издают звуки, похожие на стон или плач, когда внутри их произойдет быстрый разрыв или разделение частиц; но чтобы бездушный предмет говорил вполне ясно, точно и чисто членораздельным языком, это совершенно невозможно, поскольку душа и бог, если не имеют тела, снабженного органом речи, не могут издавать громкие звуки и говорить. Однако раз история заставляет нас верить этому, приводя в доказательство много заслуживающих вероятия примеров, то следует думать, что в вере во внешние явления участвует наше внутреннее чувство, основанное на способности души рисовать различного рода представления; так во сне мы слышим, не слыша, и видим, не видя в действительности. Но люди, проникнутые глубокою любовью и расположением к божеству, люди, которые не могут отвергать или не верить во что-либо подобное, основывают свою веру на невероятном, несравненно большем, чем наше, могуществе божества. Между ним и человеком нет ничего общего - ни в природе, ни в действиях, ни в искусстве или силе, и, если оно делает что-либо, чего не сделать нам, исполняет то, чего не исполнить нам, в этом нет ничего невероятного: отличаясь от нас во всем, оно главным образом отличается от нас, не имеет сходства с нами в своих деяниях. Во многом, что имеет отношение к божеству, причиной нашего невежества, говорит Гераклит, служит наше неверие.

XXXIX. ПОСЛЕ возвращения Марция с войсками в Антий Тулл, давно ненавидевший его и не терпевший его из чувства зависти, стал немедленно искать случая убить его - он думал, что, если его не убить теперь, ему нельзя будет захватить его в свои руки вторично. Собрав вокруг себя многих и вооружив их против него, он объявил, что Марций должен сложить с себя звание полководца и дать вольскам отчет. Марций боялся, однако, сделаться частным человеком, пока Тулл будет носить звание вождя и пользоваться огромным влиянием среди сограждан, поэтому заявил вольскам о своей готовности сложить с себя команду по общему требованию этого, так как он принял ее с их общего согласия, и сказал, что не отказывается дать антийцам подробный отчет теперь же, если ктолибо из них требует его. В Народном собрании вожаки по заранее обдуманному плану стали возбуждать народ против Марция. Он поднялся с места, и страшно шумевшая толпа стихла из уважения к нему и позволила ему свободно сказать слово. Лучшие из граждан Антия, всего более радовавшиеся заключению мира, явно выказывали намерение доброжелательно слушать его и беспристрастно судить о нем. Тулл боялся защиты Марция, замечательного оратора; кроме того, прежние его заслуги превышали его последнюю вину; мало того, все обвинение, возведенное на него, говорило лишь о благодарности за его подвиг: вольски не могли бы жаловаться, что не покорили Рима, если бы они не были близки покорить его благодаря Марцию. Заговорщики решили, что не следует медлить и склонять народ на их сторону. Самые дерзкие из них стали кричать, что вольски не должны слушать и терпеть в своей среде изменника, стремящегося к тирании и не желающего сложить с себя звания полководца. Толпа их напала на него и убила, причем никто из окружающих не защитил его. Что это произошло против желания большинства, видно из того, что тотчас же стали сбегаться граждане различных городов - взглянуть на труп. Они торжественно предали его земле и украсили могилу его, как героя и полководца, оружием и предметами добычи, взятой у неприятеля. Римляне при известии о его смерти не оказали ему никаких почестей, но и не сердились на него. По желанию женщин им позволено было носить по нему траур в продолжение десяти месяцев, как это делала каждая из них по своему отцу, сыну или брату. Срок этого самого глубокого траура установлен Нумой Помпилием, о чем мы имели случай говорить в его жизнеописании.

Вскоре положение дел у вольсков заставило их пожалеть о Марции. Сперва они поссорились со своими союзниками и друзьями, эквами, из-за начальства над войсками. Ссора перешла в кровопролитное сражение. Затем римляне разбили их в битве, где пал Тулл и погибла почти вся лучшая часть войска. Вольски должны были принять в высшей степени позорный мир, признать себя данниками римлян и исполнять их приказания.

фантазия

Действующие лица:

Гней Марций Кориолан - бывший римский полководец, ныне командующий армией вольсков
Аттий Туллий - сокомандующий армией вольсков
Глашатай
Ветурния - мать Гнея Марция Кориолана
Волумния - жена и мать детей Гнея Марция Кориолана
Дети, женщины, воины

Шатёр полководца заставлен по периметру всевозможным оружием - копьями, мечами, дротиками, арбалетами. На поперечных брусьях развешаны щиты, колчаны, полные стрел, луки, патронташи, пулемётные ленты и сумки с гранатами. Гней Марций Кориолан в кресле, закинув ноги на походный столик. В левой руке у него зажжённая сигарета, в правой - бутылка виски. Слева от него стоит крупнокалиберный пулемёт на пехотном станке-треноге, под ногами лежит бронежилет и каска с надписью «Пресса». За спиной Кориолана висит личный штандарт командующего армией вольсков. Гней Марций Кориолан курит сигарету и пьёт виски из горлышка бутылки. Входит мать Кориолана Ветурния.

Кориолан. Садитесь, мамаша.

Ветурния. Спасибо, сынок. (Садится в кресло напротив).

Кориолан. Как-то недружелюбно, матушка. Сколько негодования в голосе.

Ветурния. Трудно ожидать иного, если армия врага стоит под стенами родного города, сын.

Кориолан. Что там в Риме, матушка?

Ветурния. Неспокойно, Марций. Консулы готовятся к войне, народ требует мира. Но ты и сам об этом знаешь, сын.

Кориолан. Однако же приятно слышать эту новость вновь и вновь. Тем более без нудных просьб, угроз и жалких обещаний, на что так щедры посланцы римского Сената.

Ветурния. Поэтому ты их прогнал, не выслушав?

Кориолан. Вторых прогнал, жрецов в пределы лагеря не допустил, они мне надоели своими криками и нудным песнопеньем, а первых выслушал и дал ответ им соразмерно нанесённой мне обиде. Хотя и не уверен, что они, до римского Сената донесли мои слова, не исковеркав смысла.

Ветурния. Твои слова, Кориолан, послы сенаторам передали точно. Поэтому народ прислал к тебе меня, твою жену Волумнию и с нею сыновей твоих, Кориолан.

Кориолан. А кроме вас еще толпу галдящих женщин.

Ветурния. Что есть, то есть, сынок. Там жёны, сёстры, дочери твоих знакомых и друзей.

Кориолан. Моих врагов, плебеев римских и предателей-друзей, патрициев, аристократов Рима. Отцы-сенаторы и всадники от страха за свою судьбу, расщедрившись, прислали жён своих, сестёр и дочерей. Зачем? Чтоб растопить моё безжалостное сердце? Напрасный труд. Я не намерен отступать. Рим должен пасть и Рим падёт. Я так решил и подкрепил своё решенье войском вольсков. Паденье Рима всем в Италии пойдёт на пользу. Конечно, кроме римлян. Я сказал.

Ветурния. Снаружи ждёт Волумния.

Кориолан. Пусть войдёт.

В шатёр входит Волумния, держа за руки двух мальчиков.

Волумния. (Молчит).

Дети. (Молчат).

Ветурния. (Молчит).

Кориолан. (Молчит. Курит сигару и пьёт виски).

Ветурния. И долго будет продолжаться, твое молчание, Кориолан?

Кориолан. Я жду.

Ветурния. Чего?

Кориолан. Когда моя жена начнёт, ломая руки, взывать к богам и тыкая в меня моими же детьми, укорами добьется обещанья уйти от Города и распустить войска. Себе на гибель, Риму на удачу. Нет, милая супруга, не пройдёт твоя дешёвая и мелкая уловка.

Волумния. И всё-таки смотри. Посмотри на них, Марций.

Кориолан. Смотрю. Смотрю. То же выражение лиц, та же мета. Римское презрение, римское превосходство, римская надменность.

Волумния. Они - дети Рима.

Кориолан. Сыны волчицы. Иными хотел бы я их видеть. Не детьми Рима, не только детьми Лация, но детьми Самния, детьми Бруттия, детьми Апулии, детьми Лукании, детьми Этрурии, детьми Великой Греции. Детьми Италии хотел бы я их видеть, Волумния.

Ветурния. Ты сам - сын Рима.

Кориолан. Это и печально. В иных народах больше жизни, нежели в римлянах и больше права жить свободно, нежели у римлян просто жить. Ничего, я исправлю эту несправедливость. Жалею, поздно я прозрел.

Волумния. Не пожалев своих детей?

Кориолан. Что дети? Души их с рождения отравлены миазмами клоаки римской. Однако вы вольны остаться здесь, все вы, вольны остаться, либо возвратиться в Город. Решайте сами, я же отправляюсь исполнить клятву, данную народу вольсков.

Ставит бутылку на столик, гасит сигару о подошву солдатского башмака, берёт со столика меч, вкладывает его в ножны, надевает шлем и выходит. Ветурния, Волумния с сыновьями выходят следом. У шатра стоят римлянки и воины-вольски. Кориолан обращается к женщинам, повторяя своё предложение им - уйти или остаться. Римлянки колеблются, затем большая часть их покидает лагерь. Ветурния, Волумния, дети уходят вместе с ними. Кориолан собирает вокруг себя воинов.

Кориолан. Готовьтесь, господа. Мы идём на Рим.

Воины строятся в походную колонну. Кориолан останавливает Аттия Туллия, хватает за портупею и притягивает к себе.

Аттий Туллий. (Не говоря ни слова, кивает).

Кориолан быстрым шагом догоняет колонну.

Глашатай. (Мрачно-торжественно). История изменила течение своё. (Занавес).

Годы, следовавшие за договором, заключенным на священной горе, были тяжелы для Рима. Раздор сословий не был устранен, учреждением народных трибунов ; напротив, он часто усиливался до междоусобной войны: патриции хотели ограничить права трибунов, или даже вовсе отменить трибунат, а плебеи хотели упрочить власть его; трибуны подвергали суду тех магистратов, которые оставляли без внимания их протесты, плебеи осуждали этих сановников; иногда плебеи даже отказывались идти в поход, или трибуны запрещали собирать войско. Предание говорит, что многие патриции удалились из Рима в соседние государства; другие вступали в заговоры с неприятелями, или искали помощи против плебеев у аристократов латинского союза.

Война с вольсками и Кориолан

Натурально было, что соседние народы, в особенности воинственные вольски и эквы, пользовались этими раздорами, нападали на римлян и союзников их, латинов и герников. Важный приморский город Анций, имя которого в договоре с карфагенянами находится, в числе латинских городов, попал под власть вольсков; они овладели и некоторыми другими приморскими городами. Римляне пошли. Наконец войною на них и осадили сильно укрепленный вольсский город Кориолы . Граждане его сделали вылазку, а вольсское войско шло на помощь городу. Но, благодаря храбрости молодого патриция Гая Марция, римляне овладели Кориолами: обошедши город кругом, он вошел в отворенные ворота противоположной стороны его и зажег тот край города. По взятии Кориол, консул при собрании всего войска похвалил Марция, дал ему в награду коня в богатой сбруе; и в память об его подвиге ему было дано прозвание Кориолана («Кориольского»). В следующем году в Риме был голод. При враждебном настроении вольсков и тирана кумского, Аристодема, негде было по соседству купить хлеба; голод усиливался, и бедствие дошло до того, что Рим походил на осажденный город. Наконец пришли корабли с хлебом из Сицилии. Марций Кориолан, раздраженный тем, что его не избрали консулом, предложил сенату сложить хлеб в государственные магазины и продавать по той дорогой цене, какая стояла до прибытия кораблей. Он говорил, что если плебеи хотят покупать хлеб по дешевой цене, то пусть они возвратят патрициям прежние права и согласятся на уничтожение трибуната. Узнав об этом, плебеи пришли в страшное негодование; Кориолан был бы убит, если бы трибуны не успокоили плебеев обещанием подвергнуть его суду плебейского собрания по трибам, как человека, стремящегося нарушить договор, соблюдать который поклялись патриции. Благодаря этому, Кориолан был оставлен на свободе до дня суда. Патриции старались смягчить гнев плебеев на пего, решили продавать хлеб по дешевой цене, напоминали плебеям о храбром подвиге Кориолана, просили пощадить его; но успеху их просьб мешал он сам своим высокомерием: он держал себя относительно плебеев дерзко, говорил об них с обидными насмешками. Когда пришел день суда, он не явился в собрании плебеев, был осужден и должен был удалиться из Рима. Пылая желанием мести, он уехал в Анций к царю вольсков Аттию Туллию и уговорил его возобновить войну с Римом, обещая ему свою помощь. Желанный предлог нашелся: Аттий Туллий хитростью достиг того, что консулы позорно выгнали из Рима вольсков, пришедших туда посмотреть на праздник. Началась война, вольски назначили своим главнокомандующим Кориолана. Он оправдал их доверие: одерживал победу за победой, брал город загородом. Вольски взяли город Цирцеи, в котором были поселены римские колонисты; взяли латинские города Сатрик, Лонгулу, Полуску, Кориолы, Мугиллу; сдался грозному полководцу и Лавиний, священный город, который считали первобытною своею родиной латины и римляне; покорив весь Лациум, Кориолан из Педа пошел на Рим. Он расположился станом у Клуилийского рва, где была граница римских владений, в двух часах пути от Рима, и стал опустошать римскую землю . Положение римлян было бедственное: союзников они не имели, и между ними самими шел раздор. Патриции винили плебеев в том, что они вынудили Кориолана сделаться врагом отечества; плебеи винили патрициев в том, что они помогают Кориолану, изменяют отечеству; действия Кориолана подтверждали это подозрение: он велел опустошать только нивы и сельские жилища плебеев, щадить владения патрициев. Римляне решились отменить приговор против Кориолана, возвратить ему все права; пять дружных с ним сенаторов были отправлены к нему пригласить его возвратиться. Он сказал, что прекратит войну лишь под условием, чтобы римляне отдали вольскам всю отнятую у них землю и отозвали своих колонистов из этой области. Все попытки римлян склонить его к миру на менее тяжелых условиях остались напрасны. Ходили в стан Кориолана жрецы и авгуры в священном облачении, но и их просьбы остались напрасны. Приближался день, в который Кориолан хотел начать приступ. Мать Кориолана, старуха Ветурия, его жена Волумния с двумя детьми его и римские матроны пошли в траурных одеждах к суровому военачальнику врагов; их просьбы и слезы тронули его сердце, и он согласился отступить. Он сказал, залившись слезами: «Мать, ты предпочла Рим твоему сыну; ты больше не увидишь меня; пусть будут благодарны тебе римляне». Он возвратился с вольсским войском в Анций; по некоторым известиям, он дожил до глубокой старости, скорбя о печальной участи своей жить изгнанником; по другим известиям, Туллий, завидовавший его влиянию, возбудил вольсков против него, и он был убит ими. На том месте, где Кориолан, уступая просьбам матери, жены и римских матрон, дал согласие отступить от Рима, был построен, в воспоминание о спасении родины женщинами, храм «женского счастья».

Разбор легенды о Кориолане

Такова легенда о Кориолане. Новые исследователи неоспоримо доказали, что в ней факты прикрашены вымыслом. Нет никакого основания сомневаться, что во времена ожесточенных раздоров между патрициями и плебеями по установлении трибуната, гордый патриций, имя которого было Кориолан, был принужден оскорбленными плебеями удалиться из Рима: мы уже говорили, что немало было тогда патрициев, покидавших родину по досаде на права, полученный плебеями. Очень может иметь историческое основание и тот рассказ, что этот патриций дошел с неприятельским войском до камня пятой мили от Рима и что просьбы римлянок убедили его отступить. Но союз его с вольсками, быстрое завоевание латинских городов и добровольное отступление победоносных вольсков – все это так неправдоподобно, что нельзя считать эти подробности соответствующими исторической истине. Предприимчивый, мстительный изгнанник Кориолан сделал нападение на римскую область, вероятно, не как полководец вольсков, а как предводитель собравшихся к нему римских же изгнанников и наемных воинов; вероятно, этот набег был сделан в такое время, когда римское войско ушло на помощь латинам против вольсков и эквов; благодаря тому, что Рим остался без войска, он мог подойти близко к городу, как через 30 лет после того сабинянин Аппий Гердоний, при помощи другого римского патриция, Кезона Квинкция, занял с отрядом изгнанников и рабов Капитолий ; римляне выгнали Гердония оттуда только после жаркого боя при содействии подоспевших на помощь к ним тускуланцев. Число римских эмигрантов и изгнанников было велико по изгнании Тарквиния; оно много увеличилось во время раздоров между патрициями и плебеями; потому очень возможно, что эти изгнанники и эмигранты сделали попытку овладеть Римом, когда нашелся у них предприимчивый предводитель. Если у Кориолана сердце было такое мягкое, что в решительную минуту он поколебался, и нападение не удалось, то второе предприятие этого рода имело сначала удачу. В числе отважных людей, с которыми Гердоний овладел Капитолием, могли быть дети или внуки тех эмигрантов и изгнанников, которые вместе с Тарквиниями сражались против римлян у Регилла. Если так, то они нашли себе хоть по крайней мере могилу на родине.

Мнение Нибура по поводу легенды о Кориолане

По мнению Нибура, рассказ народного предания об изгнании, мщении, отступлении Кориолана отнесен летописцами ко времени 20 или 30 годами более раннему, чем события, на основании которых составилась эта легенда. Если когда‑нибудь римский изгнанник действительно ходил на Рим в союзе с вольсками, то, по мнению Нибура, это могло быть только разве во время большой войны с вольсками в 464 и следующих годах; в этой войне вольски действительно овладели почти всеми латинскими городами, и положение Рима было отчаянное; припоминая эти свои несчастия, римляне могли утешать себя мыслию, что вольски одерживали победы под предводительством римлянина. Поводом к тому, что история Кориолана отнесена летописцами к времени более раннему, послужило обстоятельство, что в ней упоминается о храме «женского счастья» Fortuna muliebris: он был построен около 489 года. Но этот храм, стоявший у камня четвертой мили, не вмел, как теперь доказано, никакого отношения к походу Кориолана. Нибур полагает, что если римляне находили тяжелым согласиться на какое‑нибудь требование Кориолана, то они отвергали не требование о возвращении вольскам городов, завоеванных прежде – эти земли они действительно возвратили через 30 лет, – а требование Кориолана, чтобы возвращены были гражданские права товарищам его, в числе которых находились преступники, бежавшие должники, разбойники и разного рода отчаянные люди, сделавшиеся в изгнании буйными злодеями. Нибур говорит: «После завоевания иноземцами, самое великое несчастие для свободного города было победоносное возвращение изгнанников, требовавших, чтоб им были отданы конфискованные имущества. Много лет проживши в нищете изгнания, почти все они, конечно, сделались разбойниками».

Когда в следующем году в Риме начался голод, из Сицилии прибыло зерно и Кориолан, ставший во главе патрицианской партии, предложил продавать его по низким ценам, если плебеи откажутся от трибунской защиты. Трибуны вызвали его в суд, причём это был первый случай вызова патриция на суд плебеев. По Ливию Кориолан на суд не явился, а отправился в добровольное изгнание к вольскам и начал искать повод к войне с Римом. По Дионисию Кориолан присутствовал на суде, успешно выступил в свою защиту, но был всё-таки осуждён, так как вскрылся факт присвоения военной добычи, захваченной во время похода против анциатских вольсков. Возглавив вместе с вольским аристократом Туллом Ауфидием собравшихся у Ферентинского источника вольсков, Кориолан довёл их войско до Рима и только посольство женщин во главе с женой и матерью Кориолана тронуло его сердце, и он отвёл вольсков от города, за что был убит ими как предатель, и в Риме патрицианские женщины носили о нём траур в течение года. Ливий, ссылаясь на Фабия Пиктора, передаёт, что Кориолан дожил до глубокой старости. Эта неортодоксальная версия была известна и Цицерону .

По Дионисию Кориолан - командующий плебейским ополчением, присоединившимся к армии патрициев и их клиентов. С одной стороны, Кориолан изображён популярным среди плебеев благодаря военным подвигам, с другой именно плебс не допустил Кориолана к консульской должности, хотя его поддерживали патриции. Далее он уже выступает как непримиримый враг плебеев, стремящийся лишить их защиты со стороны народных трибунов. По-видимому в повествовании Дионисия сохранились две различные редакции этой саги. В первой Кориолан представлен как плебейский военачальник, вторая стремится превратить его в патриция, воинственно отстаивающего привилегии своего сословия.

Позднейшие исследователи неоднократно обращались к анализу сказания, особенно, когда речь заходила о критике римской традиции для выявления в ней достоверных частей. Моммзен отрицал историческую основу легенды. Однако датирование легенды 493 до н. э. , когда был заключён Кассиев договор, выдаёт реальную связь событий: поход Кориолана на Рим закончился заключением равноправного договора с латинами, что впоследствии так тщательно пытались скрыть.

На сюжет легенды Уильям Шекспир написал трагедию «Кориолан» , а в 2011 по ней снят фильм режиссера Ральфа Файнса.

Примечания

Литература

Wikimedia Foundation . 2010 .

Смотреть что такое "Гней Марций Кориолан" в других словарях:

- (Gnaeus Marcius Coriolanus), по древнеримской легенде, патриций и полководец, командовавший войсками при взятии города вольсков Кориол в 493 до н. э. (отсюда его прозвище). Преследуемый трибунами за попытку лишить плебеев их политических прав,… …

Гней см. Кориолан, Гней Марций …

Кориолан, Гней Марций - Римский полководец, завоевавший в 493 до н. э. вольский город Кориолы, но потерпел неудачу на выборах при попытке стать консулом из за своего презрения к плебеям. Бежал к вольскам, с которыми выступил против Рима. Только уговоры его матери… … Античный мир. Словарь-справочник.

Гней: Гней Арулен Целий Сабин римский юрист, консул 69 года. Гней Домиций Агенобарб: Гней Домиций Агенобарб (консул 192 года до н. э.) Гней Домиций Агенобарб (консул суффект 162 года до н. э.) Гней Домиций Агенобарб (консул 122 года до н. э … Википедия

Гней Марций Кориолан римский полководец «Кориолан» трагедия Шекспира «Кориолан» увертюра Бетховена до мажор Ор. 62 к одноименной трагедии Генрих Иосиф Коллина … Википедия

ГНЕЙ МАРЦИЙ (Gnaeus Marcius Coriolanus) или Гай Марций, легендарный герой Рима. Прославился взятием города вольсков Кориолы, благодаря чему и получил свое прозвище. Встал во главе аристократической партии, пытался упразднить должность плебейских… … Энциклопедия Кольера

Гней Марций Кориолан римский полководец. «Кориолан» трагедия Шекспира. «Кориолан» трагедия Генрих Иосиф Коллина. Кориолан (увертюра) увертюра Бетховена до минор Ор. 62 к одноименной трагедии Генрих Иосиф Коллина. «Кориолан» … … Википедия

Гней Марций (Gnaeus Marcius Coriolanus), по древнеримской легенде, патриций и полководец, командовавший войсками при взятии города вольсков Кориол в 493 до н. э. (отсюда его прозвище). Преследуемый трибунами за попытку лишить плебеев их… … Большая советская энциклопедия

Гней Марций (Gnaeus Marcius Coriolanus) легендарный представитель плебейского рода Марциев, изображавшийся старшими анналистами в виде патриция и консула, командовавшего рим. войсками при взятии Кориол в 493 до н. э. Преследуемый трибунами за… … Советская историческая энциклопедия

Кориолан - Гней Марций, легендарный полководец и герой др. рим. истории, согласно преданиям, завоевавший в 493 до н. э. Вольский город Кориолы, за что получил прозвище К. В 491 до н. э. боролся против плебеев, которые добились затем его изгнания.… … Словарь античности

Тот факт, что «Кориолан» был создан Шекспиром после «Макбета», ни у кого не вызывает сомнения. Э.К. Чеймберс, без ссылки на авторитет которого до сих пор невозможен разговор о последовательности создания шекспировских произведений, полагал, что «Кориолан» появился в самом конце великого трагического цикла и, что вполне возможно, оказался последним сбором в урожае пессимистических размышлений, который уже принес такие плоды, как обличения «Короля Лира» и непереносимый пафос «Отелло» .

Можно временно оставить в стороне вопрос о том, какую именно из поздних шекспировских трагедий - «Кориолана» или «Антония и Клеопатру» - следует считать произведением, которое наиболее полно воплотило тенденции, характерные для завершающего этапа в трагическом периоде творчества великого английского драматурга.

Для целей данного исследования важнее всего проанализировать те стороны трагедии о Кориолане, которые по-разному - в плане сходства или в плане контраста - позволяют установить взаимоотношение между пьесой о римском аристократе и трагедией об узурпаторе шотландского престола .

Героем этой трагедии является индивидуалист, честолюбец, но, несмотря на то, на всем протяжении трагедии остающийся честным человеком. В самых разнохарактерных ситуациях - во время препирательств с народными трибунами или в разговоре с матерью, в мимолетном столкновении со слугами Авфидия или при переговорах с самим повелителем вольсков - Кориолан говорит то, что думает. Даже в сцене ритуального обращения к плебеям с просьбой о голосах, необходимых для того, чтобы стать консулом, Кориолан не особенно утруждает себя демагогией, но существу не скрывая своего презрения к Хобам и Дикам, от которых зависит его избрание на должность.

И тем не менее обстоятельства принуждают прямолинейного воина предпринять огромную политическую акцию, хотя сам герой, возможно, и не отдает себе в этом отчета. Кай Марций Кориолан изменяет Риму. На свою измену он смотрит примерно так же, как некогда Ганелон смотрел на измену Франции: Кориолану кажется, что он имеет право мстить независимо от того, какие последствия для родной страны повлечет за собой эта месть. Но между своевольным феодалом из средневековой поэмы и героем шекспировской трагедии есть в то же время огромная разница: Ганелон намерен мстить лично Роланду, тогда как Кориолан готов мстить римскому народу.

В связи со сказанным выше вопрос о взаимоотношении «Макбета» и «Кориолана» неизбежно выступает в новом и достаточно специфическом аспекте. Каждому, кто хочет сравнивать эти пьесы, поневоле приходится анализировать предлагаемые Шекспиром решения чисто политических проблем.

Вполне очевидно, что в пьесе о шотландском тиране политическая проблематика отодвинута на задний план изображением кризиса личности, утратившей гуманистические моральные критерии. И все же роль политического элемента в «Макбете» нельзя свести лишь к подтексту.

Большинство критиков по-разному писало о честолюбии Макбета, о его жене, которая подогревает маниакальную страсть своего мужа, о ведьмах, которые своими пророчествами толкают славного Гламисского тана на путь злодеяний.

Намного реже шекспироведы называли вещи своими именами: Макбет - государственный деятель, борющийся за власть и пытающийся удержать эту власть любой ценой; но в то же время Макбет - преступник, и поэтому средства, которые находятся в его распоряжении, это - тайные средства.

В «Кориолане» политическая проблематика представлена с максимальной определенностью и в предельно обнаженной форме. Политический конфликт, в который оказываются вовлеченными все без исключения римляне, резко отличается от династических столкновений, изображенных Шекспиром в хрониках и в «Макбете», и даже от картины борьбы между республиканцами и диктатором, нарисованной в «Юлии Цезаре».

В «Кориолане» основу конфликта составляет четко охарактеризованное противоборство основных классов римского общества - плебеев и аристократов. Кориолан выступает как человек, в котором свойственная аристократам ненависть к народу доведена до предела; но он - не исключение, а лишь наиболее безудержный ревнитель аристократических привилегий. Другие аристократы, не одобряющие пылкости Кая Марция, тем не менее полностью разделяют его взгляды по существу.

Лагерю аристократов в целом и Кориолану в частности противостоит активная народная масса, имеющая к тому же умных и достаточно опытных руководителей. Пьеса о Кориолане, как и «Юлий Цезарь», открывается народной сценой.

Но народ в поздней трагедии вовсе не похож на тот беспечный сброд, который вышел на улицы, чтобы приветствовать триумф Цезаря. Возмущенные плебеи, полные решимости бороться за улучшение своего положения, безошибочно называют имя своего самого заклятого врага - Кая Марция - и требуют его смерти. Нет нужды закрывать глаза на то, что и в «Кориолане» народное движение также отмечено рядом слабостей, а поведение взбунтовавшейся толпы лишено необходимой последовательности; и все же изображение народного движения в «Кориолане» качественно отличается от аналогичных картин, встречающихся ранее в хронике о Генрихе VI и в «Юлии Цезаре».

Катастрофа, обрушивающаяся на Кориолана в финале трагедии, независимо от того, при каких обстоятельствах она происходит, объективно знаменует собой торжество требований, выдвинутых пародом, - торжество, приобретающее характер неотвратимой необходимости.

Столкновение аристократии и плебса в «Кориолане» нельзя свести лишь к вопросу о борьбе народа за хлеб насущный. Это - столкновение двух достаточно четко выраженных политических концепций. Аристократическую концепцию развивает Менений Агриппа, рассказывая возмущенным плебеям притчу о животе и надеясь тем самым потушить народное негодование. Согласно этой концепции, сенат, или, другими словами, аристократия, имеет естественное право на руководство обществом, тогда как плебеи должны терпеливо ждать, пока мудрый сенат не сочтет возможным о них позаботиться. Вторая концепция в афористической форме изложена трибуном Сицинием. На реплики сенаторов, обвиняющих его в том, что своим выступлением против Кориолана он хочет разрушить Рим, Сициний возражает: «А что такое город? Наш народ» - и его слова с восторгом подхватывают плебеи: «Он дело говорит: народ есть город» (III, 1, 199-200 ).

Характеризуя политические взгляды Шекспира, профессор Мюир предостерегает от вольной или невольной модернизации воззрений английского драматурга: «О демократии в современном политическом смысле в 1608 году речи не было; все это придет спустя поколение. Поэтому тщетно выражать недовольство тем, что Шекспир, вероятно, принимал монархию как лучшую форму правления» . Но даже если не рассматривать цитированные выше слова Сициния как заявление о демократии в нашем понимании, они все равно с полной определенностью звучат как утверждение суверенности народа. Последующие события в пьесе подтверждают справедливость этого утверждения.

В этой связи следует остановиться на характеристике, которую Шекспир дает народным трибунам. Как показал В. Вихт в своей работе «Человек и общество в «Кориолане» , содержащей помимо ряда оригинальных наблюдений весьма подробный анализ высказываний об этой пьесе в критике XX века, многие исследователи не скупились на нелестные отзывы о Бруте и Сицинии. Особенно часто в подобных случаях авторы для подтверждения своих обвинений использовали эпизод, в котором трибуны сознательно выводят Кориолана из терпения (III, 1 ).

Обычно этот эпизод называют провокацией. Но на самом деле эта сцена не дает оснований, чтобы поведение трибунов оценивать в подобных терминах. Политический прием, использованный Сицинием и Брутом, можно было бы назвать провокацией, если бы трибуны, пользуясь какими-либо ложными сообщениями, толкнули Кориолана на неправильный шаг. Но трибуны - просто опытные политики, отдающие себе отчет в том, что подвиги Кориолана на поле боя могут затмить и действительно на время затмевают воинствующую антинародность позиции Кая Марция. Они видят свою задачу в том, чтобы вновь заставить Кориолана на глазах у народа продемонстрировать свою истинную сущность аристократа и врага народа и тем самым гарантировать его поражение. Поэтому нельзя не согласиться с темп учеными, которые, подобно Мюиру, считают трибунов правыми в их борьбе против Кориолана .

Из всего сказанного выше с достаточной наглядностью следует, что исходная причина катастрофы, постигшей Кориолана, глубоко коренится в социальных конфликтах, потрясающих Римское государство. И все же в том, что гибнет именно Кай Марций Кориолан, повинны не только предпосылки широкого социального плана, но и индивидуальные особенности персонажа, последовательно вытекающие из занимаемой им социальной позиции.

Кориолан - законченный честолюбец. Подобная страсть, полностью овладевающая душой героя, сама по себе носит социальный характер в большей мере, чем, например, любовь или ревность, жадность или расточительство. Тот, кто обуян честолюбием, занят одной навязчивой мыслью - стремлением обеспечить себе или сохранить за собой место в обществе, которое, по убеждению честолюбца, полностью соответствовало бы его заслугам и ценности его личности и которое служило бы материализованным выражением его превосходства над окружающими.

В этом плане подобие Кориолана и Макбета не подлежит никакому сомнению; более того, в римской трагедии средства, использованные Шекспиром для выражения темы честолюбия, отличаются особой прямолинейностью. В «Кориолане» полностью отсутствует элемент сверхъестественного в том смысле, который так широко представлен в системе художественных средств, характерных для «Макбета». Но, с другой стороны, претензия Кая Марция на роль сверхчеловека изображается в еще более открытой форме, чем в пьесе о шотландском тиране. Там будущий узурпатор страшится того, что, приняв роковое решение, он потеряет право называться человеком; а в «Кориолане» герой даже не думает о такой перспективе. Кай Марций убежден, что, будучи сверхчеловеком, он имеет право на любые поступки, каждый из которых должен доказать в конечном итоге его превосходство над обычными людьми.

А финал трагедии, рисующий бесславную смерть добровольного наемника, показывает, каким глубоким заблуждением оказались непомерные претензии Кориолана. Мы уже упоминали о том, что на всем протяжении трагедии Кай Марций остается в известном смысле субъективно честным человеком. Но такая честность убежденного индивидуалиста не может уберечь его от совершения тягчайшего преступления перед своим народом - преступления, ведущего к окончательному разрыву с родиной. Когда же под влиянием сыновних или отцовских чувств Кориолан отказывается от решительного штурма Рима, само существование этой личности становится бессмысленной ненужностью, и герой, которого некогда прославляли как спасителя и опору отечества, гибнет, пронзенный кинжалами тех, кто, быть может, и не заслуживает особого уважения, по кому раньше он причинил так много зла.

Изображение неотвратимости кризиса, к которому приходит индивидуалист в «Макбете» и «Кориолане», вместе с усилением роли политической проблематики в этих пьесах и уточнением оптимистической перспективы, возникающей в финале, неизбежно наводит на мысль о том, что, создавая поздние зрелые трагедии, Шекспир в какой-то мере вновь приблизился к взгляду на мир, который был характерен для первого периода его творчества. Было бы, разумеется, несправедливым упрощением рассматривать «Кориолана» или тем более «Макбета» как повторение - пусть на высшем уровне - того, что драматург уже нашел в своих ранних хрониках. Но, с другой стороны, в пьесе о шотландском тиране нетрудно заметить многие из элементов, содержавшихся в первой исторической тетралогии Шекспира, - от смут, потрясающих страну в «Генрихе VI», через преступления, возвышение и падение Ричарда III к торжеству Ричмонда.

Однако такого возврата не произошло. Хотя произведения, созданные Шекспиром в заключительный период творчества, имеют много точек соприкосновения с ранними комедиями и хрониками, они представляют тем не менее совершенно своеобразный слой в наследии Шекспира.

См.: К. Мюир, Шекспир и политика. - Сб. «Шекспир в меняющемся мире».